«Когда мне было тридцать лет, я вышла замуж за отца-одиночку. У него уже была 11-летняя дочь Саша. Вскоре у нас с мужем родился общий ребенок Степа. Когда ему исполнилось пять лет, мне захотелось еще одного малыша. К тому же 17-летняя Саша улетела учиться в Китай. Одного ребенка мне было мало. Я пыталась забеременеть, но у меня были проблемы, и ничего не получалось. Я сделала ЭКО. Попытка оказалась неудачной, и я поняла, что, пожалуй, с меня хватит — слишком все долго и дорого.
Знакомые мне говорили: «Угомонись, у тебя уже двое детей!». А я хотела еще ребенка. Появились мысли об усыновлении. По-моему, это естественное решение. Был еще вариант с суррогатным материнством, но мы, подумав, решили, что это не для нас. Это не совсем для меня нормально, потому что для женщины, которая носит ребенка, это все равно потеря. Как и для него. По факту я являюсь инициатором ситуации, когда родитель вынужден со своим чадом разлучиться.
Сложности и страшилки
Мы хотели усыновить младенца, чтобы он вырос именно таким, каким мы его воспитаем. Я начала собирать документы. Вообще ходят страшилки о количестве бумаг, которые нужно подавать в органы опеки. Это все неправда. Документы простые, я даже перед родами собирала гораздо больше справок. Обязательное условие с 2012 года — пройти школу приемного родителя. В Москве, например, их больше двадцати, и они есть в каждом городе. Я прошла такую в 2013 году. Также нужны справки о здоровье, о несудимости, а еще нужно пройти медицинское обследование (и приемной маме, и отцу).
В России действует закон о тайне усыновления. То есть, если я ребенка усыновила, никакие органы не имеют права раскрывать эту информацию. Это очень важно. Есть такие женщины — «имитушки», у них даже свой форум имеется. Они имитируют беременность. Это целый бизнес, причем законный. Эти «будущие мамы» покупают накладные животы, читают инструкции, как себя ведут беременные, что надо сделать, чтобы немного отекать, и как изображать токсикоз. Многие из них скрывают грядущее усыновление от собственных родителей, потому что те не хотят чужого внука. Ближе к делу эти женщины начинают искать ребенка — сейчас, к сожалению, много детдомовцев, дети находятся достаточно быстро. «Имитушка» «ложится в больницу», ей дают выписку о том, что она родила, — это все в рамках закона. Суд признает женщину и ее мужа родителями, и они указывают нужную дату в свидетельстве о рождении ребенка (ее можно двигать на три месяца). Иногда первые несколько месяцев такая мама скрывает ребенка ото всех, ведь опытный человек сразу поймет, что это не новорожденный, а, например, двухмесячный малыш. Они выдерживают максимально возможный карантин — говорят, что у ребенка какая-то болезнь.
Я не желала идти по такому пути.
Если я нормально отношусь к тому, что он усыновлен, то и все воспримут это легко. Сейчас в нашей стране к этому не совсем правильное отношение. Например, после войны совершенно нормально было усыновлять детей погибших родственников, соседей, и никто этого не стыдился.
Проводились исследования, согласно которым уровень гормона стресса кортизола в крови у детдомовцев такой же, как у детей во время бомбежки. По сути, дети там и правда как на войне: они отвоевывают себе игрушки, личное пространство, спорят, кто из них главнее. Они никому не нужны, им никто не почитает сказку на ночь, не обнимет, до них никому нет дела. Когда они, 18-летние, выходят из стен заведения, то продолжают так жить. Есть целые династии детдомовцев: девушка рожает и несет ребенка в детский дом. «А что такого? Я выросла, и он не пропадет» — вот чем они руководствуются. В детстве у них не было привязанностей, и во взрослом возрасте они по-прежнему не способны привязываться.
Правда, осознала я это не сразу. Когда у меня появился первый приемный ребенок, я просто исполняла свои эгоистические желания. Я была уверена, что у меня будет, ни больше ни меньше, Стив Джобс (предприниматель был приемным ребенком, — прим. Woman.ru). Хотела, чтобы в интернете писали о том, что приемная мама вырастила гения…
Отвоевала
Итак, я начала просматривать банк данных о потенциальных приемных детях. Я хотела мальчика, но как только увидела фото 4-месячной Сони, сразу передумала и поехала за ней в Красноярск. Мне не хотели ее отдавать. Сперва им не понравились мои документы, а потом мне заявили, что у нее есть отец, который может ее забрать. Я не поняла: ну раз так, пускай тогда приходит. В итоге мне отказали. Друзья и знакомые говорили: «Ищи другого ребенка». А я хотела именно Соню! Я написала в прокуратуру, в приемную Президента и уполномоченному по правам ребенка, потому что служба опеки действовала против интересов ребенка.
С трудом, но мне удалось удочерить Соню. Врачи показали медкарту и рассказали про ее жизнь: мама пила, болела сифилисом, папа неизвестно где. Есть такая стандартная мечта усыновителей, что приемный ребенок будет от профессора и малолетней балерины. Такого не бывает. Дети там появляются зачастую именно потому, что родители вели асоциальный образ жизни.
Усыновителям рассказывают массу страшилок, а в медкартах пишут множество плохих диагнозов — на всякий случай, чтобы родители потом не пришли с претензиями. Это небезосновательно, потому что дети очень скоро начинают отставать в развитии, ведь ими никто не занимается. Им положено три памперса в день, а кормят их четыре раза. При этом малыши буквально вцепляются в бутылочку с едой, потому что если кто-то ее выронит, то к нему не подойдут. Откуда там взяться развитию? Врачи начинают осматривать малышей в три месяца, а у них уже отставание. Чем больше ребенок находится в детдоме, тем хуже ситуация.
Бывает и недодиагностика, когда, медики, наоборот, чего-то не видят. Например, аутизм невозможно обнаружить раньше полутора лет.
Слава Богу, усыновители имеют право на независимое обследование ребенка, и уже потом могут принимать решение. Я, правда, ни разу такого не делала.
Соню я забрала в семь месяцев. Она не могла опираться на руки и умела только переворачиваться. Нам удалось наверстать все навыки, и сейчас она ничем не отличается от обычных детей. Когда ей было три года, у нас случился первый разговор о том, откуда она взялась. Соня тогда находилась с бабушкой. Мама позвонила мне с просьбой приехать, потому что она не знала, как все преподнести. Пока я ехала, 9-летний Степа все рассказал Соне: «Я из живота появился, а тебя взяли в детском доме». Я, приехав, подтвердила. Объяснила, что мама, которая ее родила, сильно болела и не могла воспитывать ребенка. Я сказала, что увидела фото чудесной девочки и захотела себе такую дочку. Соня до сих пор заставляет меня рассказывать эту историю, ей она очень нравится. Я не делаю из удочерения трагедию, поэтому и она воспринимает это легко. Степа, кстати, был уверен, что мы Соню возьмем на время. Не мог никак понять, что она станет его сестрой. Потом смирился, принял ее в семью.
Про папу дочь ни разу не спрашивала. А вот мамой она постоянно интересуется: ее ростом, цветом глаз, волос. У этой женщины еще трое детей. Я ожидаю, когда Соня спросит о том, есть ли у нее братья или сестры. Тогда непременно будет и вопрос о том, почему их она оставила, а ее отдала… Пока я не знаю, как ответить. Однажды она спросила: «А что, если мама выздоровеет и захочет меня забрать?». Я зависла, не знала, что сказать. «Ну, нет, все-таки ты уже моя мама», — сама ответила на вопрос Соня. Иногда она говорит, что надо съездить к биологической маме, проведать ее, помочь с продуктами, раз она болеет. Я совершенно не ревную, спокойно к этому отношусь. Она единственная из моих детей, кто так серьезно относится к своему прошлому.
Полгода назад, например, у нее начался какой-то жуткий период — истерики на ровном месте, страхи, вопли и крики. Мы пошли к психологу. Оказалось, Соня решила, что болезнь ее мамы передается по наследству, она сама скоро заболеет и станет никому не нужной. В ней это жило в виде страха, но она сама этого не понимала и поэтому не могла со мной поделиться. В итоге мне пришлось рассказывать про алкоголизм 7-летнему ребенку в тех терминах, в которых мы детям это не объясняем.
Хорошо, когда много
Мне нравится, когда много детей. Я всегда представляла себя старую, а вокруг меня отпрыски и внуки. В какой-то момент муж предложил взять из детдома еще одного ребенка. «Соне будет легко, и нам весело», — сказал супруг. Так в нашей семье появился 10-месячный Назар. Если с Соней у меня были бешеные чувства, то с ним все прошло спокойно. Он не вызывал никаких негативных эмоций, а позитивные, считала я, — дело наживное. Меня, кстати, опять отговаривали. Оказалось, что мама Назара болела гепатитом С. Болезнь ему не передалась, но все равно врачи пугали, что надо будет наблюдать за печенью сына. Если бы я была наивным кандидатом, то развернулась бы и ушла.
В нашей стране родителей почему-то отговаривают. Например, женщина рожает ребенка с синдромом Дауна, ей тут же предлагают от него отказаться. Почему-то система действует в интересах взрослых, а не детей. Они не думают, что малыш окажется в доме ребенка, что его вряд ли кто оттуда возьмет.
Например, когда мне отказали в удочерении Сони, женщина из службы опеки сказала: «Не волнуйтесь вы так. Подадим на лишение отца родительских прав, через годик заберете». Ее совсем не волновало, что никому не нужный ребенок будет находиться в детском доме еще год.
Назару, в отличие от Сони, все равно, откуда он взялся. Когда заходит речь об усыновлении, он категоричен: «Не буду это обсуждать». Он никогда у меня не спрашивал, кто его мама. Я и сама не знаю, жива она или нет (она была наркоманкой).
Когда Назару было два с половиной года, у нас появилась 4-летняя Оля. Это вообще был незапланированный ребенок. На тот момент я уже была волонтером в благотворительном фонде «Арифметика добра», который помогает приемным родителям. Однажды в группе фонда опубликовали фотографии четырех девочек. Одна из малышек запала мне в душу. Она была из Орска. Я позвонила в ее детский дом, а мне говорят: «Ой, эта никакая. Ни о чем! Это вообще кусок мяса. ДЦП, гидроцефалия, умственная отсталость и еще много чего. В общем, не о чем разговаривать». Кусок мяса?! По глазам девочки я поняла, что нет у нее умственной отсталости. Я решила, что полечу в Орск и все узнаю. Захотелось заняться судьбой девочки и найти ей родителей.
Когда я прилетела в Москву, то начала искать для нее семью. Вскоре мне позвонили с Урала со словами, что Олю переводят в детский дом для детей-инвалидов и умственно отсталых. Это приговор ребенку. Это значило, что она, скорее всего, уже не встанет и не заговорит.
Я поняла, что нет вариантов, я уже участвую в ее судьбе. Так Оля и появилась в нашей семье. Через полгода она уже хоть как-то ходила и говорила. Сейчас ей семь лет, и ее болтовню не остановить. Она рисует, танцует. Конечно, у нее есть пробелы, потому что до пяти лет ею никто не занимался. С этим еще долго работать. У нее не развито, например, абстрактное мышление, избирательно работает память, и есть проблемы со счетом. Назар, которому пять лет, во многом ее обгоняет. Несмотря на все, она сможет социализироваться и жить нормальной жизнью.
Никогда не говори «никогда»
Сейчас я тружусь в фонде «Арифметика добра», который занимается детдомовскими подростками. Это самое сложное, за такие случаи фонды стараются не браться. Подростков почти невозможно устроить в семьи, потому что бытует мнение, что это какие-то малолетние преступники. На самом деле они точно так же, как и все остальные, хотят пожаловаться кому-то на свою подружку, рассказать о первой влюбленности, поведать о том, что они хотят стать не штукатурами (кем они и станут, если останутся в детдоме), а, например, юристами или врачами. Конечно, существуют и сложные личности.
Я всегда считала, что не способна усыновить подростка. Как говорится, никогда не зарекайся. Я говорила, что никогда не усыновлю инвалида, потом у нас появилась Оля, а два месяца назад я удочерила 14-летнюю девочку Полину. До трех лет она жила с пьющей мамой, затем у знакомых, потом два дня с отцом, который вышел из тюрьмы. Он ее и отдал в детский дом в возрасте девяти лет. Однажды ее уже удочеряли с другой девочкой: женщина, которая разводила собак на продажу, взяла их для того, чтобы они ухаживали за животными. Спустя полгода они попросились обратно в детский дом.
Познакомились мы с Полиной с помощью моей работы. «Арифметика добра» при поддержке театральных деятелей устраивала фестиваль «Я не один». В его рамках дети из детских домов выезжают в театральный лагерь и ставят спектакли, которые потом идут на пяти площадках Москвы. Я поехала в этот лагерь от фонда вместе с родителями-кандидатами, которых должна была знакомить с детьми. Там я начала общаться с Полиной. Мы с мужем пригласили ее на новогодние каникулы пожить у нас дома, а потом спросили, не хочет ли она остаться жить с нами. Конечно, она ответила утвердительно. Девочка сразу влилась в нашу семью, и периода адаптации почти не было. Младшие от нее в восторге, Степа тоже с Полиной нашел общий язык, они ровесники. Она уже записалась на танцы, мечтает стать хореографом. Конечно, у дочери небольшое отставание по школьной программе — летом будет догонять.
Бывает тяжело, особенно когда наваливается все и сразу. Например, когда все дети болеют. Конечно, не будь у меня детей, я была бы свободнее. Могла бы в любой момент куда-то пойти, переехать в другую страну. С другой стороны, я думаю: а зачем мне эта свобода, если никого нет рядом? Нет, это все не то. От чего-то я отказалась, но приобрела больше. Однако я не кладу всю свою жизнь на алтарь материнства. Я много делаю и для себя: хожу на курсы письма (хочу писать сказки), вокала и речи, раз в неделю посещаю театр. Каждый год я езжу в Ясную поляну, что в Тульской области, на театральный фестиваль. Наличие детей не делает меня домохозяйкой. По сути, моя жизнь стала осознанной. У меня есть дети, и я знаю, что и для чего я делаю».
Сейчас читают
В Сети появились официальные свадебные фото принца Гарри и Меган Маркл
Родственники умершего экс-мужа Аллегровой возмущены ее поведением
