Сергей — двухметровый мускулистый 30-летний мужчина, руки которого покрыты татуировками, а в ушах — следы от тоннелей, память о бурной юности. О своем декретном отпуске он говорит увлеченно, хотя признается: это было непросто и в итоге не привело ни к чему хорошему. И дело не в том, что он «мужик и не обязан смотреть за ребенком», а в неправильно расставленных приоритетах и проблемах в общении.
«Изначально у нас все было так, как в обычной, довольно среднестатистической семье. Оля родила Дениса и первые полгода сидела с ним дома. Я ходил на работу. Все как у всех. Только вот я стал замечать, что жене становилось хуже с каждым днем. Потому что ухаживать за ребенком — это тоже работа, причем сложная и физически, и эмоционально.
Мы вместе завели сына, он не был «случайным ребенком». Мы планировали, обсуждали, подготовили для этого почву — у нас был хороший стабильный доход, квартира в собственности. И мы думали, что это будет как-то легче, чем вышло в реальности.
Жена переносила декрет очень тяжело, я работал и тоже уставал. Плюс я укладывал сына спать, а ночью, когда он плакал, я вставал к нему и успокаивал. С утра на работу шел, как зомби.
Я уже не помню, кто первый озвучил мысль о том, что я мог бы уйти в декрет вместо жены. Разговор возник сам собой. Факторов «за» было немало: я видел, что Оля реально начинала увядать и деградировать, плюс — я работал обычным, хоть и очень опытным системным администратором, а жена была бизнес-аналитиком и зарабатывала больше меня. Для нас это неравенство в зарплате, кстати, никогда не было какой-то проблемой. Мы начали встречаться в 11-м классе, поженились на первых курсах института и взрослели вместе.
Я понимал, что мне будет привычно ухаживать за сыном и не придется учиться чему-то радикально новому. Я и так все умел. С его рождения я мог одеть его, покормить, вымыть… Такого, чтоб жена занималась ребенком, а я не находился рядом или в страхе убегал, не было никогда.
Вот так и получилось, что я «вышел в декрет» спустя полгода и после слов жены «больше не могу». А жена вернулась на свое прежнее место работы. Я пробыл в декрете три с половиной года до того момента, пока сын не пошел в садик (сейчас ему пять).
Конечно, когда Денис подрос, он начал замечать, что его семья несколько отличается от других — он проводил намного больше времени со мной, а не с Олей. Естественно, в какой-то момент он начал спрашивать: «А где мама?» Я говорил: «На работе». Этот ответ его устраивал.
Не могу сказать, что сталкивался с каким-то недопониманием или издевками, когда люди узнавали о моем декрете. Приятели говорили: «Ха-ха, прикол! И как?» Кто-то, конечно, спрашивал, почему. Я честно говорил, что жена просто зарабатывает больше. Я предполагал, что может быть и негативная реакция — из серии «ты не мужик что ли?» Я все-таки помню, в стране с каким менталитетом живу. Но ничего такого на удивление не было.
Мне кажется, что мама в декрете от отца в декрете вообще ничем не отличается. Все дело в отношении. У меня есть приятель, у которого четверо детей. Однажды мы с ним разговаривали и я спросил: «Как ты вообще справляешься? У меня один ребенок, я с ума схожу, а у тебя четверо». Он ответил: «Не знаю, я прихожу домой, говорю им »привет» и »спокойной ночи» и все. Утром они уходят в садик, а я собираюсь на работу». Нет такого, что он постоянно сидит с детьми. Я никого не хочу обидеть, но если ты сидишь с ребенком и при этом не проводишь с ним время, то ты не воспитываешь его. То есть ты отец или мать чисто формально, по документам. Человек-родитель такой. А эмоционального контакта нет. Таких семей много, у меня была подобная. Мой отец гулял со мной раза три в жизни, причем он не уходил из семьи — просто не участвовал в моем воспитании. Он работал, постоянно ездил в командировки. Я за всю жизнь видел его раз 50.
Несомненно, я тоже волнуюсь, когда сын пытается поднять с пола и съесть какую-то дичь. Или когда он залезает на высокую горку и говорит: «Папа, я буду прыгать». Однако я, наверное, все же проще к этому отношусь, чем, например, бабушка или жена. Есть какие-то границы дозволенного, и если сын за них не заходит, то окей, пусть делает то, что хочет. Конечно, бывает такое, что я ему тихонько намекаю: «Давай бабушке об этом не говорить». Но ничего криминального.
Очень классно было наблюдать за тем, как у Дениса начали появляться свои мысли и суждения. Это произошло года в четыре, и это было здорово: он начал расти самостоятельным человеком, а не реактивным существом, которое повторяет чужие слова и просто реагирует на внешнюю среду.
На самом деле, не видно, как ребенок меняется, если ты постоянно с ним. А вот когда он возвращается домой с моря — я летом иногда его отправлял к бабушке в Болгарию, я замечаю, как он вырастает. Да и новые слова и привычки появляются.
Могу сказать честно: сначала в декрете я чувствовал себя нормально. А потом начало становиться хуже… Это реально очень тяжело эмоционально. По сути, кроме ребенка для тебя не существует вообще ничего, все мысли заняты воспитанием, готовкой и сопутствующими вещами. Как следствие, за эти три года я и сам стал деградировать. Вышел на работу со словами: «Что происходит? Я ничего не понимаю, ничего не помню». Все это время я не работал, а без практики начинаешь забывать какие-то вещи, даже самые элементарные. Так что первое время я очень медленно вникал во все, что упустил. Но ничего, как-то наверстал.
Помимо того, что жена работала, а я сидел с ребенком, у нас было еще и распределение домашних обязанностей: она гладит и стирает белье, вся готовка — на мне, а квартиру убирала клининговая служба. Я далек от мысли, что я весь такой героический отец, а Оля совсем ни в чем не участвовала. Однако в какой-то момент меня все это активно начало не устраивать.
Я захотел пожить для себя, хотя бы чуть-чуть. Это нормальное человеческое желание, но это привело к конфликтам. В конце 2018-го у меня началась депрессия. Рутина бесила, мы не могли договориться о совместном быте в более-менее равных долях. В итоге получилось, что она только работала, а я и работал, и сидел с сыном — он уже начал ходить в детский сад, но я все равно занимался его воспитанием. Это история без хэппи-энда. Мы с женой разъехались.
У нас был год на то, чтобы наладить отношения, которые из семейных превратились в дружеско-соседские. К сожалению, ничего не получилось. Для меня эмоционально было тяжело делать вид, что мы семья, когда все пошло куда-то не туда. Мы по факту уже жили по отдельности, просто в одной квартире. Мне надоело притворяться, что все хорошо.
Когда мы женились, а позже завели ребенка, у нас не было каких-то диких ультиматумов друг к другу, что, мол, я прекращаю общаться со своими друзьями и тусуюсь только с ней, а она — только со мной. Просто так получилось, что за годы в браке мы растеряли всех своих близких, погрязли в бытовухе и на выходе получилось просто два несчастных человека. Не так, что один козел, а другой — ангел, нет. После расставания мы потихоньку восстанавливаем старый круг общения.
Оля с сыном переехала к маме. Я предлагал ей остаться в нашей квартире, а сам кантовался бы на съемной, но она сказала, что не хочет здесь жить. Мы начали разбираться с текущим планом жизни. Пока что сошлись на том, что я забираю ребенка два раза в неделю и на выходные. Меня устраивает. Она думает, что сможет справиться с заботами о сыне, и я даю ей шанс.
Сейчас рабочая схема будет такой: Оля поживет без меня, поймет, как хочет двигаться дальше, и мы, в случае необходимости, будем пересматривать договоренности. Мы не расстались врагами, хотя и друзьями нас назвать уже нельзя. Просто не дошло до того, что мы орем друг на друга. Этого никогда не было, сейчас тоже не случилось. Поэтому если ей будет тяжело жить в этом формате, мы будем жить в другом. Я готов.
Разъезжаться было тяжело, однако я не чувствую тоску или то, что мне грустно или плохо. Я даже ощущаю себя не то чтобы счастливым, но менее несчастным. Сейчас я налаживаю свою жизнь, разбираюсь в первую очередь с работой, потому что банально нужно платить алименты. Ну и на всякие вещи типа зимней куртки, которая стоит как небольшая электричка, я тоже буду высылать деньги.
Могу сказать, что сейчас я бы поступил по-другому. Возможно, я бы точно так же ушел бы в декрет вместо жены, но стопроцентно нанял бы няню. Мы же, по сути, наняли бабушку (смеется). Если бы было можно все переиграть, я бы с ней не связывался. Дело в том, что она, конечно, была готова помочь, но не всегда, когда это было нужно. Ей тоже надо работать. Это не няня, которая работает по договору и должна проводить с ребенком четко установленное количество времени.
Я уверен, что мы с женой не сойдемся обратно. Расставание не было спонтанным решением: год активных разговоров и активных попыток сближения ни к чему не привели. С сыном мы уже поговорили и рассказали, что расходимся. Он очень спокойно на это отреагировал, не спрашивал, почему. Просто сказал: «Окей, я буду оставаться и у мамы, и у папы». Наверное, он так легко это перенес, потому что у него не было картинки перед глазами, что мы с женой часто были вместе. То она его заберет куда-то, пока я работаю, то я с ним сижу, пока мама отсыпается на выходных. Пока что я не вижу у Дениса какой-то психологической травмы, надеюсь, эта история обойдет нас стороной.
На текущий момент я могу сказать, что больше не хочу детей. Не знаю, как сложится жизнь, но пока у меня прямо блок стоит и на женитьбу во второй раз, и на еще одного ребенка. И я вряд ли изменю свое мнение. Сейчас я хочу пожить один и для себя, наверстать упущенные возможности. Я, например, всегда мечтал танцевать хип-хоп, но так и не сложилось — почему бы не начать это делать? Да и, в конце концов, здоровьем займусь — я уже даже не помню, когда в последний раз делал полный чек-ап».
