Свою карьеру я начал в консультации. Со странным временем это совпало. Вся страна переживала вместе с перестройкой и долгожданную сексуальную революцию. Собственно, все вместе это и было изживание застарелых комплексов и страхов. Множество людей бросилось все читать и все посещать, испытывая от этого преддверие оргазма, которое иногда ярче, чем сам оргазм… Я думал, что в основном будут приходить интеллигентные люди, у которых, собственно, в самой природе заложено — иметь кучу комплексов и флексий. Но интеллигент пуглив и к тому же часто предпочитает не изживать собственные проблемы, а вариться в них. Поэтому приходил народ попроще.
У женщин все начинается обычно с измены мужа. Вообще, с ними работать намного труднее, чем с мужчинами. Потому что они практически всегда врут, и очень трудно докопаться до первопричины. Женщина, как правило, изначально приходит не исправлять что-то в себе, не лечиться, а… поговорить, излить душу. Она не может сразу, как мужчина, четко и ясно сказать, что ее волнует и что она хотела бы исправить. И потом — ей очень трудно объявить себя виновницей чего-то, признаться себе, что причина холодности мужа кроется не в нем, а в ней. Ей часто легче изображать оргазм, нежели объяснять партнеру, что именно ее не устраивает. Позиция страуса или «лишь бы не было войны» — это в ее менталитете. Она очень обижается, когда ты советуешь хотя бы на время сменить партнера.
Например, пришла ко мне одна скромница такая… Призналась, краснея и как-то сексуально загораясь изнутри, что у нее есть и муж, и любовник. С мужем она не получает удовлетворения, а с любовником — да, хотя муж как мужчина намного лучше любовника.
Она переживает оттого, что обманывает мужа, но в то же время признается, что без оргазма жить не может.
Я расспросил ее про золотые детские годы. Оказалось, были очень строгие родители и все темы «про это» считались жестким табу. А в пять лет дворовые мальчишки чуть постарше затаскивали ее в фанерный домик около песочницы, раздевали, осматривали и ощупывали. Было очень стыдно, но так сладко — хорошо…
Но таких ярких пациентов встречалось — один на сто. Постепенно мне все тяжелее было заставлять себя выслушивать и лечить обыкновенные, часто повторяющиеся случаи. У меня появились душевная усталость и апатия. Наверное, священнику грустнее всего отпускать мелкие бытовые грешки. Они, эти грешки, так часто повторяются, до того обыденны, унылы и однотипны, что надо иметь большую силу духа и веру в людей, чтобы не очерстветь и не стать мизантропом.
Умом я понимал: все хотят (и имеют на это полное право) частичку своего счастья и гармонии под луной, но эта бесконечная фригидность у замотанных жизнью наших женщин и/или полное отсутствие желания у их неудачников-мужей… От этого гнетущего потока стандартных несчастий у меня самого, кажется, начали опускаться; не только руки…
А ведь мне нужно было — по классической методике — открыть в каждом (умеренно невротизированом, обыкновенном) изюминку, заставить их смотреть на себя почаще в зеркало.
Мой голос обязан был звучать покоряюще — убеждающе. В моих глазах (я считал) должны гореть огонь и вера, там должно было читаться: лично я нахожу мою пациентку самой желанной и сексуальной женщиной на Земле. Только тогда лечение дало бы хоть какой-то толк, и только тогда, я сам мог бы получать удовлетворение от работы.
Вместо этого я думал: «А может. Бог так наказывает; женщину, делая ее фригидной?…» Конечно, я знал — все врачи проходят через это. Обыватель же считает, что врачующие — равнодушные циники. Скорее всего, прав был знакомый реаниматолог, сказав однажды: «Мое так называемое равнодушие — от работы. Я просто четко вижу: могу или не могу помочь. Это не черствость — это профессиональное отношение к делу. Скажем, машина сбила человека. Все переживают, а я оцениваю ситуацию: «будет жить, только ноги переломаны…»
Примерно год мне казалось, что я ничего не знаю и не умею. Потом — наоборот. (Тогда я уже сменил работу и лечил пациентов в частном медицинском центре.) Но еще через год я опять знал точно: ничего не знаю. И уже не могу безапелляционно указывать людям, что они должны делать. Меня все больше стали одолевать сомнения: действительно ли именно это они должны делать…
Я ПРИМЕРИЛ МАСКУ — Я СТАЛ МАСКОЙ
Я превращался в ментора — зануду. В интимном процессе — если не вслух (хотя случалось и такое), то мысленно? анализировал, что именно я в данный момент делаю, как это отражается на партнерше, что будет в следующую секунду и так далее. Я уже ненавидел себя за этот «взгляд со стороны»… Я превратился в ходячий справочник под названием «Как лучше удовлетворить женщину».
ТАК ПОЧЕМУ Я НЕ ХОЧУ БЫТЬ СЕКСОПАТОЛОГОМ?
Я понял, что больше не хочу вмешиваться в естественный ход вещей. Не могу командным голосом советовать-приказывать сделать то-то и то-то, не веря сам, что от этого станет лучше. А вдруг не станет? Ведь я подгонял всех под норму. И что? Разве кто-то нашел свое счастье? Просто один из физиологических актов стал более приятным.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Напоследок — еще три случая из практики… Пришла ко мне пара — из тех, что передвигаются по улице на костылях и вызывают всеобщую жалость. Больные полиомиелитом. И они очень любят друг друга и просят помощи… Приходили слепые. Не могли понять, почему бесплодны, ведь все анализы в норме… Что я им мог сказать? Что у них в любви отсутствует эмоциональный компонент, поскольку они не видят друг друга? И это — очень вероятная причина отсутствия зачатия? Но они относились друг к другу так, что любая зрячая пара им позавидовала бы…
Фото: Getty Images
